Нездешний - Страница 41

Я знаю: вы думаете, что это безумие. Согласен с вами! Но все преимущества сейчас за вагрийцами. У них в руках все крупные порты. Лентрийская армия отступает перед ними. Дренан пал, дороги в Машрапур перекрыты. Один только Пурдол еще держится. Если он падет до выступления Эгеля, нам, как и всем дренаям, настанет конец. Дренайские земли раздадут вагрийским хозяевам, а их купцы только и ждут, когда наше государство вольется в Большую Вагрию. Если мы не возьмем свою судьбу в собственные руки и не рискнем всем, мы можем считать себя покойниками.

У нас, друзья мои, просто-напросто не осталось больше места для маневра. Выбора нет — остается хватать тигра за горло, уповая на то, что он выдохнется раньше нас. Завтра мы выступаем в Пурдол.

В глубине души Геллан сознавал, что это гибельная затея, и что-то шептало ему, что Карнак в своем стремлении помочь Пурдолу руководствуется скорее честолюбивыми, нежели стратегическими замыслами. И все же...

Не лучше ли последовать за одаренным свыше вождем к вратам ада, чем потерпеть бесславное поражение под началом у заурядного полководца?

В сумерки совещание закончилось, и Геллан побрел в свою каморку, чтобы собрать скудные пожитки в полотняные и кожаные седельные сумки. Три рубахи, две пары шерстяных носков, рукописный устав Легиона в истертом кожаном переплете, украшенный драгоценностями кинжал и овальная миниатюра на дереве с изображением белокурой женщины и двух маленьких детей. Геллан присел на койку и снял шлем, глядя на портрет. Когда ему впервые показали миниатюру, он остался недоволен, сочтя, что прелесть и радость этих милых лиц передана недостаточно хорошо. Теперь портрет казался ему работой истинного гения. Он тщательно завернул дощечку в промасленную кожу и уложил ее между рубахами. Потом вынул из ножен кинжал, полученный в награду два года тому назад: Геллан стал первым человеком, шестикратно завоевавшим Серебряный Меч.

Дети так гордились им на праздничном пиру! Одетые в лучшие платья, они сидели как маленькие взрослые, широко раскрыв глазенки и улыбаясь до ушей. И Карие не пролила ни капли супа на свое белое платьице, о чем весь вечер твердила отцу, Только жена Ания не пошла на пир, сказав, что от шума у нее болит голова.

Теперь они все мертвы, и души их затерялись в Пустоте. Смерть детей была тяжким горем, невыносимо тяжким. Геллан ушел в себя, не давая Ании никакого утешения. Одиночество сломило ее, и через восемнадцать дней после несчастья она повесилась на шелковом кушаке... Геллан сам нашел ее тело. Чума отняла у него детей, а жена ушла сама.

Теперь у него остался только Легион.

Завтра он отправится в Пурдол — к вратам ада.

Дардалион молча ожидал гостя. Час назад к ним на луг явился генерал Карнак и изложил свой план обороны Пурдола. Он спросил, может ли Дардалион помочь ему, удерживая на расстоянии Черных Братьев. — Главное — пройти туда незамеченными, — сказал Карнак. — Если хоть какой-нибудь слушок о нашем походе просочится к вагрийцам, они встретят нас во всеоружии.

— Сделаю, что смогу, генерал.

— Сделай больше, Дардалион, — убей этих ублюдков. Когда он ушел, Дардалион опустился на колени перед шатром и склонил голову в молитве. Так он простоял около часа, а после пришел настоятель и преклонил колени рядом с ним.

Почувствовав его присутствие, Дардалион открыл глаза. Вид у старика был усталый, веки покраснели, глаза смотрели скорбно.

— Здравствуй, отец настоятель.

— Что ты сделал? — спросил старик.

— Отец, я сожалею о боли, которую причинил тебе, но сделал я то, что считаю правильным.

— Ты внес раскол в ряды братьев. Двадцать девять священников готовят себя к войне и смерти. Не может это быть правильным.

— Если мы на неверном пути, мы сами заплатим за это — Исток справедлив и не потерпит зла.

— Дардалион, я пришел к тебе с мольбой. Уйди отсюда, найди дальний монастырь в чужом краю и вернись к своим занятиям. Исток укажет тебе путь.

— Он уже указал мне путь, отец.

Старик склонил голову, и слезы упали на траву.

— Значит, я бессилен помешать тебе?

— Да, отец. Но ведь я не враг тебе.

— Ты теперь вождь, избранный теми, кто идет за тобой. Как же ты будешь именоваться, Дардалион? Настоятелем Смерти?

— Нет, я не настоятель. Мы будем сражаться без ненависти, не находя никакой радости в бою. А после победы — или поражения — мы снова станем теми, кем были.

— Неужели ты сам не понимаешь, насколько безумны твои речи? Вы намерены сразиться со злом его же оружием. Допустим, вы одержите победу. Но кончится ли на этом война? Вы остановите Черное Братство, но есть другие братства и другое зло. Зло не умирает, Дардалион. Это сорная трава, растущая в саду жизни. Ее срезают, жгут, вырывают с корнем, но она вновь вырастает, и еще сильнее, чем была. У дороги, которую ты избрал себе, нет конца — одна война сменяет другую.

Дардалион молчал: правота этих слов поразила его в самое сердце.

— Тут ты прав, отец, — наконец проговорил он. — Я это вижу. И вижу также, что ты был прав, назвав меня настоятелем. Мы не можем оставаться простыми воинами духа. Мы должны основать орден и четко определить свою цель. Я подумаю над твоими словами.

— Но решения своего не изменишь?

— Нет. Я поступил так во имя веры и не изменю ей, как и ты не изменил бы своей.

— Отчего же, Дардалион? Ты уже изменил однажды. Когда-то ты присягнул в том, что жизнь всякого человека — и не только человека — будет священна для тебя. Теперь ты убил нескольких человек и начал есть мясо. Что для тебя еще одно прегрешение против “веры”?